[Лазурь]

Потом мы с ней виделись еще несколько раз.Однажды - мельком, на улице. Помахали друг другу. Она мне - желтой кленовойохапкой. А второй раз она снова пришла к Катьке. Уже зимой. Дочки дома неоказалось. Не вернулась еще из института. И я предложил подождать, погреться.Опять пошли чаевничать. Я едва сдерживался, чтобы не уронить свою голову ей вруки. Она их вытянула перед собой на столе, будто специально приглашая, итеребила на пальцах колечки. Что-то рассказывала.
Катьку мы так и не дождались. На прощаниеона вдруг сделала одну вещь, от которой меня током прошибло. Прямо-такикороткое замыкание случилось, все пробки вылетели.
Уже на пороге она ко мне развернулась иуказательным пальцем дотронулась до моей ключицы, торчащей из домашнейфутболки. А затем приложила этот палец к своим губам: то ли поцеловала, то липризвала к молчанию. Милая моя, мудрая, моя девочка...
Был еще третий, последний раз. Той жезимой. Я вышел с собакой. В старом тулупе, в драных варежках. А тут - она.Пошли рядом. Молча, как сообщники. Мимо сквера. Она через перчатки все на рукисебе дышала: было морозно. Я тогда эти озябшие пальчики перехватил и засунулсебе за пазуху. А она, грустно так улыбаясь, говорит: "У меня еще и ногизамерзли". Тут меня аж в жар кинуло. Усадил ее на скамейку, быстро разул,ледышки в тонком капроне прижал к своему животу. Чуть не взорвался. Сам наколенках перед ней. Горячей пятерней по ее ногам вожу - вверх-вниз, вверх-вниз.Юбчонка у нее короткая, все под ней холодное. Обнял, прижался. Ботики ее тоже подтулуп спрятал, чтоб не остыли. Это была самая настоящая, самая лучшая в моейжизни близость. Собака, умница, с довольной, все понимающей мордой терпеливобегала неподалеку, деликатно отворачиваясь...
Позже Катька с обидой и горечьюрассказывала, что они поссорились. Причем, как ей кажется, на ровном месте.
- И это все-е? - разочарованно протянултот паренек, который весь разговор затеял.
- Дурак ты, - беззлобно ответили ему.